Этот человек оказал очень большое влияние на развитие церковного богословия. Мы будем говорить о том, что не дало Церкви возможности причислить его к лику отцов Церкви и что побудило Церковь совершить поступок, который обычно не совершался – после смерти осудить его учение и многие его творения. Мы будем упоминать о том, что Афанасий Александрийский , Василий Великий, Григорий Богослов и особенно Григорий Нисский с большим почтением относились к Оригену, хотя, будучи богомудрыми отцами, они понимали недостатки в его системе. Вместе с тем, они что-то и заимствовали. Василий Великий и Григорий Великий, находясь в первом монастыре, созданным Василием, пишут «Филокалию» (добротолюбие) из творений Оригена.

Ориген – действительно выдающийся человек христианской древности, очень высокий по своей нравственной жизни, был исповедником. В первую очередь, он был христианским философом, который впервые предпринял попытку систематического изложения христианского вероучения в философских категориях. Именно этой задаче он посвятил почти всю свою жизнь. Он неоднократно высказывал мысль, что , которая утрачивает контакт с людьми (а спасение этих людей -есть её миссия), отказывается от своей кафоличности. В этом он прав, хотя здесь есть значительная опасность. В нашем веке не столько Церковь утрачивает с людьми, сколько люди, обуреваемые современными соблазнами, отходят от Церкви. В некоторых Церквах на Западе предпринимается попытка говорить с людьми на их современном языке, нередко поступаясь кардинальными христианскими ценностями – т.е. пытаться опустить христианскую нравственность на уровень толпы. Из этого ничего доброго не получается, храмы от этого не наполняются, и Церковь утрачивает своё пророческое служение, которое она должна нести в этом мире.

Здесь есть и справедливость – Церковь должна быть обращена к людям, чтобы людей привести ко Христу, говорить на языке, который понятен современникам, и сегодня надо говорить именно на этом языке, не отступая от евангельской истины. Если в подготовке к проповеди мы берем проповеднические пособия начала прошлого века, то они очень трудно читаются;

«Нам ничего не было запрещено, ничто не было от нас сокрыто, мы пользовались возможностью узнать всякое слово: и варварское, и эллинское, и тайное, и явное, и божественное, и человеческое, кочуя от одного к другому совершенно свободно и исследуя их, пользуясь плодами всего и наслаждаясь богатствами души. Было ли это некое древнее учение о истине, или же его можно назвать как-то иначе, мы погружались в него, полные удивительных видений, будучи снабжены прекрасной подготовкой и умением для того, чтобы оценить их».

в 4-й принципы христианской экзегезы.

Произведение довольно многоплановое. «О началах» имело довольно широкое хождение в Церкви и оказывало большое влияние как положительное, так и отрицательное.

V. Диалог с Гераклитом. В этом трактате Ориген излагает учение о Святой Троице настолько двусмысленно, что в IV веке во времена арианских споров на него ссылались как еретики, так и православные (позже мы определим, почему).

VI. Сочинения духовно-нравственного содержания. Они были очень популярны в монашеское среде более позднего времени.

3.3 Богословие Оригена

3.3.1 Космология

Из его космологии проистекает и его антропология, и сотериология, и даже триадология. Это 2-я книга «О началах». Центральным является учение о сотворении мира. Ориген столкнулся с довольно серьёзными трудностями при попытке уяснить библейское положение о том, что тварный мир имеет начало с платонической и уже в то время развивавшейся неоплатонической доктриной, признающей реальность только вечных идей. Для платоника, как для философа, важно лишь то, что существует вечно, а не то, что происходит во времени, потому что само по себе время есть некая бледная тень вечности. Если мы возьмем библейское повествование, библейский образ мысли, то для ВЗ история и само время являются основной реальностью. ВЗ пронизан идеей реальности живого Бога. В ВЗ-те не ставится вопрос о том, как, почему Бог есть, и также не ставится вопрос, почему Он положил начало миру и истории. Ориген хотел убедить своих современников в истинности Библии, сделать понятным священный текст. Он старается построить философскую систему и объяснить первопричины бытия. Говоря о первопричинах бытия, он хочет связать своё учение с библейским.

ВЗ не говорит о том, как есть, почему есть, почему Он положил начало миру и истории. У нас сейчас говорят: по любви своей; любовь Божия не могла оставаться замкнутой и начала изливаться – настоящий гностицизм – излияние из плиромы. Мы не знаем, почему создан мир и человек, в Слове Божием об этом не говорится, говорится лишь об отношении Бога к миру и человеку. Ответа на этот вопрос не найти.

Размышляя на космогонические темы, как неоплатоник, Ориген верил в вечность всего сущего, поэтому, с его точки зрения, и Сам Бог никогда не становился Творцом, Он всегда им был, поэтому и тварный мир вечен, правда, в своём идеальном, а не физическом бытии. Ориген был также и неоплатоником. Видным неоплатоником был Плотин, а Плотин был современником Оригена. Когда мы встречаем у Плотина христианские элементы – это неудивительно, он уже был знаком с христианской доктриной на философском уровне. Неудивительно, что и Оригену , как и многим другим отцам, что-то импонировало из неоплатонизма. Отправной точной рассуждения Оригена о физическом эмпирическом мире служило утверждение о том, что в этом мире царит неравенство. Для любого неоплатоника само неравенство – признак несовершенства. Бог не мог быть творцом несовершенства, потому что Он – абсолютная справедливость, и Он не может быть источником ни несправедливости, ни неравенства. Ориген говорит, что причина этого кроется не в Боге, не в первозданной природе твари, а в её свободе. Каждый христианин согласится с этим. В творении Божием не было ничего ущербного, ущербным же стал мир духов и мир человеческий благодаря грехопадению.

Говоря о разнообразии окружающего мира, Ориген говорит, что причиной этого разнообразия является грехопадение.

Справедливый Бог сотворил вполне равные совершенные разумные твари. Совершенство, с точки зрения Оригена , связано с понятием духовности. Совершенный – значит духовный. Изначальное совершенство твари он и описывает, как духовность, бестелесность. тварей заключалось в свободном созерцании сущности Божией – то, против чего будут категорически выступать отцы-каппадокийцы, утверждавшие, что сущность Божия непостижима, Бог постижим лишь в Своих действиях, энергиях, исходящих в этот мир. Творения созерцали божественную сущность, наслаждались любовью Божией. Ориген считает, что постепенно этим духовным разумным тварям как бы «наскучило» созерцание Божества, наслаждение любовью Божией, в результате этого, обладая свободой, они стали «отвлекаться», и в этом отвлечении и заключалось грехопадение. В результате этого грехопадения разумные твари утратили свою духовную природу, облеклись в тела и получили разные имена. Так возник физический мир с разнообразием и неравенством. Но у Платона и весь физический мир есть ничто иное, как совокупность идей. Что же, физический мир и вещи физического мира тоже имели «идеальную душу» созерцавшую природу Божества? и они тоже отвлеклись от созерцания? О материальном мире Ориген не очень распространяется.

«Разумные твари, охладев к божественной любви, были названы душами и в наказание облеклись более грубыми телами, подобными тем, какими владеем мы, и им было дано название «людей», тогда как те, которые дошли до крайности злодеяния, оделись холодными темными телами и стали теми, кого мы называем «демонами» или «духами злобы». Странная логика. Демоническая злоба и восстание против Бога значительно сильнее тех грехов, которые совершили люди, но почему-то они материального тела не получили – они стали холодными, темными, но не физическими телами.

В Г-й книге «О началах» он говорит, что душа получает тело вследствие прежних грехов в качестве наказания или отмщения за эти грехи. Ты ещё не родился, но уже несешь отмщение за свои грехи. Т.о. зло и несправедливость – результат свободы тварных разумов. Чем дальше они отклонились от созерцания Бога, тем более плотные тела они получают (хотя в диаволе ничего плотного нет, а пал он значительнее).

В космогонии Оригена необходимо рассматривать как бы 2 уровня творения: на первом, высочайшем уровне, материи не существует, она не имеет самостоятельной реальности, она возникает в результате грехопадения; происходит некое «сгущение» духа, материализация духа. В этом сгущении и заключается второй уровень творения. Первый акт происходит вне времени, в вечности. Бог творит всегда, Он – Творец по своей природе, потому что Он не может не творить, Он не свободен от твари. Он не трансцендентен твари (значит имманентен?). Отсюда один шаг до пантеизма.

Второй акт творения как падения, которое повлекло за собой разнообразие видимого мира, происходит во времени, т.е. материализуется всё это во времени.

Думаешь, так, как Ориген, мало кто знал Библию, но насколько он далеко отошел от библейского повествования – так знать Библию и создать такое небиблейское богословие! В народе в России было выражение «Библии зачитался». Попытка Оригена примирить библейское понимание творения с философией платонизма как раз и привела его к этим неприемлемым с точки зрения церковного и библейского богословия выводам. Ориген, причём, прекрасно понимал веру своих современников, окружавших его людей, и понимал, что многим христианам не понравятся его рассуждения, его выводы; язычникам и неоплатоникам понравятся, но членам Церкви не понравятся. Поэтому вся эта метафизика, которую мы очень упрощенно изложили, заботливо упрятана в красноречие слога, возвышенность стиля его писании, некую поэтичность текста. Несмотря на эту возвышенность, красноречие, поэзию, содержание вполне улавливалось его современниками.

Поэтому мы не можем сегодня говорить о том, что он был напрасно осужден, потому что дальше за космогонией идет сотериология – спасение – это возвращение к первоначальному состоянию. Выводы он делает не те, которые делает церковное богословие.

Его книга «О началах» читается трудно, потому что всё облекается в такую словесную философскую форму, что, чтобы понять содержание, необходимо очень напрягаться.

3.3.2 Сотериология Оригена

Произошло сгущение духа. В системе Оригена довольно важное место отводится спасению. Для него спасение – возвращение к изначальному созерцанию, к единству с Богом. В данном случае под этими словами подписался бы и св. Ириней, для него спасение – возвращение к начальному состоянию. Для него это – цель творения и назначение христианской веры, и даже аскетической жизни. Как осуществляется спасение по Оригену? Существует и существовала одна разумная тварь, которая не отвлеклась от созерцания Бога и которая, поэтому, не испытала грехопадения и его последствий – это ; не Логос, а именно Иисус Христос, который существовал предвечно, как и все остальные твари, т.е. скорее человеческая душа Иисуса Христа. Поскольку Он, подобно другим разумным тварям, не злоупотребил своей свободой, он всецело остался пребывающим в любви к Богу, сохранил своё изначальное и неразрывное соединение с Логосом. В Воплощении же Он просто стал Его тварным носителем – т.е. Иисус был той человеческой душой, в которой Сын Божий в назначенное время воплотился на земле. Непосредственное воплощение Божества в человеческой жизни в системе Оригена немыслимо (как и у неоплатоников), поэтому Логос если и воплотился, то соединившись с чем-то, абсолютно сродным с собой.

Какое значение Христа в деле спасения? Для Оригена Его подвиг носит скорее воспитательное значение, нежели искупительное значение. Домостроительство спасения и заключается в том, чтобы, не нарушая свободы твари, не подавляя эту свободу, благодаря увещанию, внушению, постепенно привести мир к всеобщему восстановлению. Эту идею всеобщего восстановления Ориген проповедует в своих трудах и настаивает на ней (отокктаотаяк; wv savtuw ) – восстановление всего. Под восстановлением» понимается восстановление первозданного состояния, совершенного единства с абсолютным добром, возвращение к изначальному богосозерцанию, к созерцанию божественной сущности. Идея, может быть, хорошая, только люди уходят в иной мир по завершении земного существования отнюдь не святыми и очищенными, значит, душа вновь может явиться в этот мир – вот и идея реинкарнации (отзвуки идут из Индии, и о них мог знать Ориген и неоплатоники). Система Оригена здесь обнаруживает некое противоречие. Утверждая, что в конце концов творение вернется к единству со своим творцом, он, в то же время, настаивая на разумности свободных тварей, на их преображении, не говорит об элементе исцеления человека в этой земной жизни, в Церкви или даже через страдания. Несмотря на то, что произойдет единение и возвращение к первозданному, у Оригена встает вопрос, что эти твари, став духовными, оставаясь свободными людьми, перед ними эта свобода неизбежно влечет за собой возможность нового грехопадения и нового восстановления – некоего вечного круговращения времени.

Но когда они (твари) очищаются, они снова поднимаются в своё прежнее состояние, полностью избавляясь от зла и от тел. Затем, во второй и третий раз или многократно они снова облекаются телами в наказание, ибо вполне возможно, что различные миры существовали и будут существовать – одни существовали в прошлом, другие будут существовать в будущем» (О началах 2,8).

Опять идея перевоплощений. Это не столько платонизм, сколько индуизм или буддизм. В этом круговороте перевоплощений история утрачивает начало и конец, вместе с тем и всякий смысл, потому что всё в этой истории подчинено идее необходимости перманентного восстановления. Кардинальный вопрос: если ты размышляешь о спасении, то непонятно, какое место в этих повторяющихся циклах занимает Богочеловек -Господь , нас ради человек и нашего ради спасения сшедший с небес и воплотившийся от Духа Святого и Марии Девы. Сколько раз Он должен приходить и должен ли он приходить вообще? Что же делается с экклезиологией в свете этой сотериологии? Она одна в истории или их будет много? Всё это, скрытое за словесным эквилибризмом, несет на себе печать неправославия. Поэтому неудивительно, что Церковь так реагировала на учение Оригена. С одной стороны, непонятно, почему в VI веке при Юстиниане осуждают посмертно Оригена и его труды, этого никогда до этого не делалось. Но логику действия Церкви можно понять. Если бы всё это умерло в III веке, то к этому бы не возвращались, но это продолжалось.

3.3.3 Учение Оригена о Святой Троице

Если взглянуть на его учение о Святой Троице, то на первый взгляд они кажутся православными, но, если углубиться, то увидим, что есть элементы неправославия, может быть не такие нечестивые, как у Ария и его последователей. В своём учении о Святой Троице Ориген исходит из идеи Бога как некоего единства или, как это было принято говорить на языке богословия того времени, монады (Аристотель, Платон, неоплатоники). Ориген использует и богословский термин "Троица « Он пытается описать отношения между Лицами Святой Троицы. Когда он говорит об этих взаимоотношениях, он употребляет Никео-Цареградский термин «ouoouoios». Причём, неизвестно, был ли он знаком с трудами св. Йринея Лионского, эта идея нашла слабое отражение в письменности, но как идея она жила. Сейчас невозможно выяснить, цитировал ли он при этом св. Йринея, или это его собственные размышления.

Сын – это второе Лицо Святой Троицы, «Сын Отца», «совершенный Образ, являющий нам Отца». У него есть сравнение: в Сыне мы как в зеркале видим некое отражение Отца. Из единосущия Сына Отцу Ориген делает заключение, что Сын также вечен, как и Отец. Это импонировало чадам Церкви Христовой. Но иногда вдруг встречаются у него некие замечания, которые встречают соблазн при чтении – он говорит, что Сын – творение, как и весь остальной мир. Поскольку в системе Оригена Бог – творец по своей природе, Он творит всегда, и в системе Оригена невозможно провести грань между творцом и тварью, между Богом и мирозданием, то и Бог, и творение – вечны, поэтому ничего удивительного нет, что он говорит о совечности Сына по отношению к Отцу.

К Сыну он употребляет слово «рождение» (yeveois), но не разделяет рождение и творение друг от друга, для него это явления одного порядка. Как творение, так и рождение он относит к вечным реальностям. Оригену принадлежит знаменитое выражение, которое потом будут употреблять многие прославленные отцы Церкви: не было времени, когда Сына не было, Он был всегда. Если же Бог творит всегда, то это можно сказать и о любой твари, включая Сына и Святого Духа.

Как совершается рождение Сына от Отца? Ориген не находит возможным сказать что-нибудь определенное:

«Рождение Сына есть нечто исключительное и достойное «Бога, для него нельзя найти никакого сравнения не только в вещах, но и в самом уме, так что человеческая мысль не может понять, каким образом нерожденный делается Отцом единородного Сына».

Утверждая единство существа Божественных ипостасей, употребляя слово «6p.oouoi.oi;», характерное для православных поздней эпохи, Ориген обосновывает отношения между божественными Лицами, в которые он закладывает элемент субординационизма. Сын единого существа с Отцом, но обладает этим существом «менее полно, чем Отец». Сын единосущен Отцу, но божественная сущность в Сыне как бы ослаблена, как бы уменьшена, потому что она сообщена Отцом, и Сын есть как только образ Отца. Он называет Отца «6 ©е6?», а Сына называет просто «Qeoc» – без артикля. В одном месте он называет Сына «бшс; Qwc ,". Он, конечно, не говорит о том, что это второй Бог, но явно намечается элемент субординационизма.

Говоря о деятельности Логоса, он говорит, что в своей деятельности Он исполняет веления Отца, и эта деятельность распространяется только на разумные твари. Он – Бог, но Он ниже Отца. Он пытается пояснить свою мысль: к Сыну нельзя обращаться с молитвами «в высшем смысле этого слова» (он считал, что это некий экстаз). Т.к. Сын – Бог, к Нему обращаются для того, чтобы Он, как Первосвященник, принес их Отцу. По Воплощении люди обращаются ко Христу как Первосвященнику, но говорить о том, что к Логосу обращение вторичного порядка... Разве христиане обращаются к Логосу как ко второй Ипостаси Святой Троицы? Из всего этого можно сделать вывод, что это богословие Оригена не очень страшное. Этот субординационизм трудно разграничиваемый и ощутимый, но он существует. Самое главное, что Ориген не различал между творением и рождением. Впервые провел резкую грань между ними св. Афанасий Александрийский , который и сделал это разграничение, которое стало краеугольным камнем православного богословия. В то время, как Ориген учит о Боге как предвечном творце, Церковь говорит, что Он только предвечный Отец. Церковное богословие не считает существование тварного мира необходимостью, что Бог вынужден творить, потому что не делать этого Он не может. Церковь считает Бога существом простым, т.е. самодостаточным и совершенным, а творит Он только по своей воле. Между трансцендентным абсолютным по существу Богом и Его творением существует непреодолимая бездна, которую отцы Церкви не боялись подчеркивать. Ориген пытался преодолеть эту пропасть, когда утверждал и единосущие Сына Отцу, и некую тварную природу Сына. В этом и заключается слабость его триадологии. Его ошибки о сотворении мира стали источником заблуждения и Оригеном, и его последователям. Его последователем, который пошел в субординационизме дальше Оригена, и был Арии.

Триадологии Оригена посвящено очень серьёзное исследование профессора СПбДА В.В. Болотова «Учение Оригена о Святой Троице, СПб., 1879. Написано оно сложно, там много терминологии, но вывод подобен вышеизложенному.

В христианской семье. Изучал под руководством своего отца, Леонида, священные тексты. В 202 году Леонид был убит. С 203 года Ориген начинает учительствовать в теологической школе, он спал на голой земле, постился, не носил обуви, не имел смены одежды. Но он пользовался популярностью у женщин и не хотел, чтобы это неправильно истолковывалось. Есть версия, что, поняв буквально слова Иисуса: «Есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного» (Мф. ), - он оскопил себя , хотя официальных подтверждений или опровержений этому нет. Некоторые историки [кто? ] полагают, будто бы оскопление - это слухи, распускаемые врагами Оригена.

Он изучал античную философию (по некоторым сведениям, в школе Аммония , из которой вышел также Плотин). С 217 года Ориген возглавлял христианскую школу в Александрии. Ориген был рукоположен в сан пресвитера . В Александрии Ориген был подвергнут жестоким истязаниям со стороны язычников-эллинов. Язычники схватили Оригена, обстригли его наголо и посадили его при входе в языческий храм Серапеум , заставив раздавать пальмовые ветви приходившим для служения и поклонения идолу. Взяв ветви, Ориген громким голосом и дерзновенно говорил: «Идите, примите не идольскую ветвь, а ветвь Христову». Язычники хотели отдать Оригена эфиопу на осквернение его тела, не в силах стерпеть такого поругания, Ориген закричал, что он скорее готов принести жертву идолу. Не совсем по желанию Оригена, но жертвоприношение произошло: язычники, положив на руку Оригену ладан, а затем сами сбросили его с руки на очаг жертвенника; по суду исповедников и мучеников, он лишен был тогда славы мученичества и извержен из Церкви - в 231 году Ориген был подвергнут осуждению на Александрийском поместном соборе , после чего перенёс свою преподавательскую деятельность в Палестину (в г. Кесарию). Священноначалие Иерусалимской церкви убеждало Оригена проповедовать в церкви. Ориген встал и произнес в церкви только одно следующее изречение: «Грешнику же говорит Бог: "что ты проповедуешь уставы Мои и берешь завет Мой в уста твои"» (Пс. ). Затем, согнув книгу, отдал её и сел с плачем и слезами. Вместе с ним плакали и все. В Палестине Ориген познакомился с одним из знатных и богатых придворных - Амвросием. Амвросий не принадлежал к Церкви, а был по разным источникам последователем или Маркиона , или Савеллия . Ориген убедил Амвросия отказаться от ереси и присоединиться к Церкви. Амвросий был учёным и ревностным к изучению Священного Писания. Амвросий оценил выдающейся ум, способности и знания Оригена и предложил Оригену заняться изучением и толкованием Священного Писания за его счёт. Ориген согласился на предложение. Ориген поселился в Тире Финикийском, где в течение двадцати восьми лет провёл жизнь в трудах, собирая, изучая и изъясняя Священное Писание. Амвросий целиком и полностью обеспечил Оригена всем необходимым, он оплачивал письменные принадлежности и труды, не только Оригена, но и труды скорописцев и помощников Оригена.

Во время очередной волны антихристианских репрессий при императоре Деции , Ориген был брошен в тюрьму в городе Тир (современный Сур в Ливане) и подвергнут пыткам, от которых вскоре умер.

Император Юстиниан и осуждение Оригена

Образцовая святость жизни Оригена и мученическая кончина способствовали его популярности в монашеских кругах. Наиболее авторитетными центрами распространения оригенизма становятся палестинские монастыри Мар-Саба (лавра Саввы Освященного) и Новая Лавра в Фекое близ Вифлеема . Однако епископ Иерусалимский Пётр посылает доклад императору Юстиниану об «оригенической болезни своих монахов». В это же время в Константинополь прибывает апокрисиарий римского папы диакон Пелагий и активно выступает против оригенизма. Желая спасти религиозное единство империи, Юстиниан «решил использовать полностью своё право христианского василевса нажимать на иерархическую и богословскую среду, склонную поднять опасную волну безысходных и длительных споров» .

Учение

Ориген завершает раннее сравнительное, апологетическое христианское богословие , выступавшее уже как система - это выражается в его полемическом труде, озаглавленном «Против Цельса », в изучении Библии , в толковании им религиозных памятников с использованием учения гностиков и неоплатоников , особенно учения о Логосе :

Перечень сочинений Оригена включал около 2000 «книг» (в античном смысле слова, то есть частей). Философия Оригена - стоически окрашенный платонизм . Чтобы согласовать его с верой в авторитет Библии, Ориген вслед за Филоном Александрийским разрабатывал доктрину о трёх смыслах Библии:

Выработанная Оригеном система понятий широко использовалась при построении церковной догматики (у Оригена, например, впервые встречается термин «Богочеловек »).

Эсхатологический оптимизм Оригена отразился в учении о циклическом времени , или апокатастасисе , которое предполагает, что посмертное воздаяние и ад относительны, так как Бог по своей благости в конечном счёте спасёт от адских мук не только праведников, но и всех людей, всех демонов и даже самого Сатану .

Предсуществование душ

По мнению профессора богословия протодиакона А. В. Кураева , учение Оригена о предсуществовании души не было учением о реинкарнации , в том смысле, в котором её понимают платоники , индуисты или буддисты . Ориген предположил, что Бог творит бесконечную последовательность миров; но каждый мир конечен и ограничен. Миры существуют не параллельно; по окончании одного мира получает начало другой .

Если в более ранней книге Оригена «О началах» (230 г.) и присутствуют «реинкарнационные фрагменты», то в последующих своих произведениях («Толкование на Послание к Римлянам » (ок. 243 г.), «Толкование на Евангелие от Матфея » (249 г.), книга «Против Цельса » (249 г.) ) Ориген выступает с резкой критикой доктрины реинкарнации :

Допущение метемпсихозы или перевоплощения душ несовместно с кончиной мира, которую ясно утверждает Писание. Ибо если предположим, что всякая душа в течение нынешнего порядка вещей от начала и до конца мира воплощается не более как два раза, спрашивается: зачем она воплощается во второй раз? Затем ли, чтобы понести наказание за грехи первой жизни во плоти? Но если нет другого способа наказания души кроме послания её в тело, то очевидно ей пришлось бы воплощаться не два или три, а бесконечное число раз, и тогда уверению св. Писания, что небо и земля мимо идут, нет никакой возможности получить своё исполнение. Но допустим и противное, то есть что души посредством воплощений будут все более и более усовершаться и очищаться, и что постепенно все более будет возрастать число душ, не нуждающихся уже больше в телах, чем само собой приблизится наконец то время, когда живущих во плоти душ или вовсе не будет, или будет очень мало; но в таком случае как же получат своё исполнение слова Писания, которое говорит, что суд Божий застанет в живых множество грешников, и что пред кончиной мира возрастет и переполнится мера беззаконий на земле? Затем, грехи тех, которых застанет кончина мира, будут наказаны по Писанию, не перемещением из тела в тело, а совершенно иным образом. Итак, если защитники перевоплощения допускают кроме описываемых в слове Божием наказаний ещё наказание переселением в новые тела, - то пусть покажут нам причины этого двойного наказания Или же, что вернее, грешившие в телах будут нести наказание вне своих тел сами в себе в глубине собственной души своей.

- «Толкование на Матфея» 13.1 // PG XIII, 1088ab и 1089bc

Аналогичные размышления есть и в оригеновых толкованиях на Песнь Песней :

Далее, некоторые изыскивают здесь: облачается ли душа в тело единожды, и после того как она покинет его, не ищет его более, или же, однажды получив и покинув его, воспринимает его снова? И если она воспринимает его вторично, воспринимает ли она его навсегда или однажды снова придет день, когда она его снова отбросит? Но если, согласно авторитету Писания конец мира близок, и если сие тленное состояние сменится нетленным, то не кажется сомнительным, что в состоянии нынешней жизни она не может войти в тело во второй или в третий раз. Ибо, если это допустить, то необходимо воспоследует, что вследствие продолжительного такого рода последствий мир не будет иметь конца.

- «Беседы на Песнь песней». 2,5,24)

Также А. В. Кураев подчёркивает, что в своём труде «О началах», в котором Ориген изложил свою теорию, он ясно провёл грань между учением Церкви и своими гипотезами: «впрочем, сам читатель пусть тщательно обсудит и исследует то, что сказали мы относительно обращения ума в душу и прочее, что, по-видимому, относится к этому вопросу; а мы, со своей стороны, высказали это не в качестве догматов, но в виде рассуждения и изысканий» . «Мы скорее предложили читателю мысли для обсуждения, нежели дали положительное и определённое учение» . «Что касается нас, то это - не догматы; сказано же ради рассуждения, и нами отвергается: сказано это только затем, чтобы кому-нибудь не показалось, что возбуждённый вопрос не подвергнут обсуждению» .

Учение о Троице

В своей книге «О началах» Ориген признавал Иисуса Христа единородным Сыном Бога и от него рождённым, «однако без всякого начала». Он также пишет: «Это рождение - вечное и непрерывающее наподобие того, как сияние рождается от света. Ибо Сын не есть Сын по усыновлению извне чрез Святого Духа, но Сын по природе».

Оригенизм

В течение столетия, последовавшего за смертью Оригена, многие ведущие богословы, избегая упоминания имени Оригена, перефразировали его мысли в своих собственных сочинениях. В IV веке его взгляды излагал Эвагрий Понтийский , а от него они перекочевали в сочинения святого Иоанна Кассиана . Епифаний Кипрский , убежденный противником Иоанна Златоуста епископом Александрийским Феофилом , напротив, видел в Оригене источник всевозможных ересей и ок. 375 г подверг его «вольнодумство» систематической критике. Выполненный в конце IV века Руфином перевод на латынь оригеновского трактата «О началах» вызвал ожесточённый спор с блаженным Иеронимом (который поначалу называл Оригена величайшим богословом со времён апостолов).

После антиоригеновских выпадов Иеронима ортодоксальные богословы резко осуждали Оригена за еретические мнения (учение об апокатастасисе) и за включение в состав христианской догмы несовместимых с ней тезисов античной философии (в частности, платоновского учения о предсуществовании душ). Однако исключить влияние философской системы Оригена не удавалось.

В конце IV века оригенизм был представлен движением «Длинных монахов», которые стали жертвами интриг Александрийского архиепископа Феофила в борьбе с Иоанном Златоустом. Монахи, несогласные с расточительным образом жизни и деспотизмом Феофила, покинули Александрию и начали скитаться по Египту и Палестине. В результате гонимые отовсюду, они пришли в Константинополь просить помощь у патриарха Иоанна Златоуста.

В VI веке движение оригенистов воспряло в палестинской «новой лавре», что побудило императора Юстиниана Великого в 543 году выпустить эдикт, в котором Ориген был объявлен еретиком, а поместный собор Константинопольской церкви в 553 году соборно осудил Оригена и распространил осуждение оригенизма на Эвагрия и Дидима

Осуждение Оригена было подтверждено Шестым Вселенским собором .

Однако судьбой цитадели оригенизма, Новой Лавры, распорядился ставленник императора Юстиниана патриарх Евстохий . Евстохий истребовал военную силу и Новая Лавра была очищена, а затем в 555 году заселена 120 православными монахами из монастыря Мар-Саба и других монастырей .

Несмотря на официальное осуждение, труды Оригена не исчезают из богословской библиографии. Наблюдается изучение еретического теолога в средневековых сочинениях, ощутимо сказывается его влияние в трудах Иоанна Скота Эриугены , в эпоху Ренессанса закономерно повышается интерес к циклической концепции времени и развитие других метафизических воззрений Оригена .

Ориген был любимым писателем религиозного философа XVIII века Григория Сковороды . Последователь Сковороды Владимир Соловьёв также увлекался идеями Оригена, усвоил и применял во многих своих работах аллегорический метод Оригена. Интересную книгу об Оригене написал один из создателей церковно-исторической школы В. В. Болотов , проанализировав в ней учение Оригена о Троице. Об Оригене писали такие русские богословы как Д. А. Лебедев , В. Н. Лосский , Л. П. Карсавин , Г. В. Флоровский и другие. На оригеновские принципы любви и раздора, выраженные соответственно в церковной и мирской историях, ссылался один из основателей славянофильства А. С. Хомяков . Интересно отметить, что в 70-х годах XIX века, Оригеном увлекался русский писатель Н. С. Лесков , хлопотавший о переводе и издании на русском языке книги Оригена «О началах».

Список избранных сочинений

  • Против Цельса
  • Две беседы на Песнь песней
  • О началах (в 4-х кн. или ч.)
  • Комментарии к Евангелию от Иоанна
  • Комментарии к Евангелию от Матфея
  • О молитве
  • Письмо к св. Григорию Чудотворцу (еп. Неокесарийскому)
  • Письмо к Юлию Африкану
  • Трактат о демонах
  • Увещание к мученичеству
  • Гомилии
  • Схолии
  • Диалог с Гераклитом
  • О воскресении
  • Тетрапла

Напишите отзыв о статье "Ориген"

Примечания

Латинская патристика Ориентальная патристика

(ер) - осуждены за ересь

Отрывок, характеризующий Ориген

Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c"est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C"est vous, Clement? – сказал он. – D"ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег"т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег"ь ложись спать. Еще вздг"емнем до утг"а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.

Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг"ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.

О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.

22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…

Ориген родился в семье христианина и с юных лет познал гонения на новую веру - его отец был казнен за свои религиозные убеждения. Но это не отвратило молодого Оригена от христианства. Более того, он стремится упрочиться в вере и получить серьезное философское образование. Так он оказывается в Александрии в философской школе Аммония Сакка, в которой учился и будущий создатель неоплатонизма - Плотин.

В отличии от Плотина, не принимавшего новую религию, Ориген сохраняет приверженность христианству и в 217 г. возглавляет в Александрии христианскую школу. Однако за своеобразное толкование христианского вероучения в 231 г. он был смещен с поста наставника этой школы, лишен сана пресвитера и даже изгнан из Александрии. Ориген поселяется в Палестине, в Кессарии, где вновь открывает христианскую школу. Во время очередных гонений на христиан он был заключен в тюрьму и умер от пыток.

Оригену принадлежит огромное количество сочинений - их перечень насчитывает до двух тысяч названий.

В своем понимании проблемы соотношения философии и христианства Ориген прямо противоположен Тертуллиану. Ориген считал, что христианство является логическим завершением всей античной философии и изучение философии необходимо, чтобы полностью понять все христианские истины. Поэтому в трудах Оригена, в его трактовках христианского вероучения явно прослеживается влияние платоновского и неоплатонического учений.

Ориген, следуя своему научному подходу к христианству, разработал учение о трех смыслах Библии: буквальном ("телесном"), моральном ("душевном") и философском ("духовном"). Сам он считал наиболее правильным Философское толкование Библии.

Ориген первым из христианских писателей стал обосновывать нематериальность, бесконечность, совершенство и вечность Бога. Непосредственно в текстах Библии нет подобного рода трактовок сущности Бога. Используя неоплатонические аргументы, Ориген доказывал, что бесконечность Бога следует из его нематериальности - то, что бестелесно, не может иметь границ. И в этом смысле он приближал христианского Бога к неоплатоновскому пониманию абсолютного Единого. Но Ориген сохранял и библейское представление о Боге как о личности, который присуща величайшая любовь и доброта.

Касаясь вопроса о творении Богом мира "из ничего", он не принимал существовавшего тогда мнения о том, что Бог использовал для этого уже существовавшую материю - так говорили ранние апологеты христианства, опираясь на Платона. Ориген утверждал, что творение мира "из ничего" более понятно и менее противоречиво, ибо признание существования материи ограничивает Божественное всемогущество.

В своих рассуждениях о сущности Бога Ориген положил начало всему будущему христианскому богословию. Однако далее в истолкованиях природы Бога и процесса творения он высказал воззрения, признанные позднее несовместимыми с официальным церковным учением.

Так, он утверждал подчиненность Бога-Сына по отношению к Богу-Отцу. Здесь сказалось влияние неоплатонизма, ибо взаимоотношения оригеновского Бога-Сына и Бога-Отца приближались к неоплатоновскому пониманию соотношения Единого и Ума (Нуса) - Христос-Логос, будучи порожден Богом-Отцом сам творит мир, в то время как Бог-Отец настолько могущественен, что не обращает собственного внимания на тленный мир.

Кроме того, Ориген считал, что акт творения вовсе не единичен Господь постоянно творит новые миры, которые последовательно сменяют друг друга. Извечность Божественного творения проявляется и в создании им бессмертных и бестелесных духов, подчиненных Богу как Святому Духу.

Официальная церковь не приняла и идею об апокатастасисе, выдвинутую Оригеном. Апокатастасис - это идея о конечном восстановлении и спасении всякой твари, включая и осужденных на страшные муки падших ангелов. По мнению Оригена, все духи, ныне пребывающие во зле, будут спасены и вернутся к Богу, более того, спасения будет удостоин даже дьявол.

Подобные своеобразные трактовки христианского вероучения вызывали недовольство со стороны официальной церкви. Ориген, как уже говорилось, был отлучен от руководства школой. После его смерти несколько столетий велись богословские диспуты о содержании учения Оригена. Несмотря на осторожное отношение к этому учению, многие знаменитые христианские философы, в том числе Афанасий Великий, Григорий Нисский, испытали значительное влияние оригеновской религиозной философии.

Через триста лет после смерти Оригена, в 543 г., эдиктом византийского императора Юстиниана он был объявлен еретиком. Это решение было подтверждено на Пятом Вселенском Соборе в 553 году.

В связи с этим Ориген официально не включается в число отцов церкви, а его произведения не относятся собственно к святоотеческой литературе, к патристике.

"О НАЧАЛАХ". ФРАГМЕНТЫ

Текст сочинения "О началах" сохранился в переводе с греческого языка на латынь, осуществленном в 397–398 гг. Руфином Аквилейским - большим поклонником Оригена. Защищая учение Оригена, Руфин нередко смягчал и исправлял его богословские рассуждения, приводя их в соответствие с уже установившимися к концу IV века христианскими догматами. Особенно это касалось трактовки существа Святой Троицы.

На рубеже IV–V вв. имелся еще один перевод, выполненный Иеронимом, который был, наоборот, резким обличителем Оригена. Этот перевод сегодня известен в отрывках - в письме Иеронима испанскому монаху Авиту.

В данной публикации текст перевода Руфина перемежается с текстом перевода Иеронима.

Публикуется по: Ориген. О началах. Самара, 1993. С. 78, 81,97–98, 230–236, 263–264.

Биографические сведения. Ориген (185-253/254) - древнегре­ческий философ. Родился и долгое время жил в Александрии. Изучал философию в школе Аммония (где учился Плотин). В 217 г. Ориген воз­главил философско-христианскую школу в Александрии, в которой ра­нее преподавал Климент Александрийский. Согласно некоторым сведе­ниям, дабы избегнуть плотских искушений, Ориген произвел самооскоп­ление. В 231 г. он подвергся осуждению двумя александрийскими синодами, приговорившими его к изгнанию из Александрии и лишению звания пресвитера. После этого переехал в Палестину, где открыл свою школу. Во время антихристианских гонений был арестован и брошен в тюрьму, где после пыток умер.

Основные труды. «Творение», «Против Цельса».

Философские воззрения. Три уровня смысла в Библии. Следуя Филону Александрийскому, Ориген разработал учение о трех уровнях смысла Библии:

Телесном - буквальном;

Душевном - моральном;

Духовном - философско-мистическом.

Наиболее глубоким является духовное.

Отношение к античной философии. Развивая свое понимание «духовного» смысла Библии, Ориген опирался на идеи языческой фи­лософии (стоицизма и неоплатонизма), в которых он искал обоснова­ние и доказательство для основных положений христианского веро­учения. Он считал языческую мудрость подготовкой к восприятию идей христианства, поэтому обучение своих учеников он начинал с ан­тичной философии, диалектики (логики), естествознания и математики (особенно - геометрии).

Космогония и сотериология. Еще до создания времени Бог еди­ным творческим актом создал определенное число духов (духовных существ), способных воспринимать Бога и уподобляться ему. Все они наделены нравственной свободой. Один из этих духов с такой лю­бовью устремился к Богу, что неразрывно слился с Божественным Ло­госом и стал его тварным носителем. Это и есть та душа, посредством которой Сын Божий позднее смог воплотиться на земле, так как непо­средственное воплощение Божества немыслимо. Пользуясь нрав­ственной свободой, другие духи повели себя по-разному, отсюда воз­никли три вида существ.

смотрим

Таблица 32. Три вида существ

Высшей целью творения является его причастие полноте Бога, по­этому падение ряда духов вызвало со стороны Бога ответные дей­ствия. Так как природе Бога не свойственно действовать принуждени­ем и духи свободны, то для спасения павших Бог создает физический мир, куда падают первозданные духи, охладевшие в любви к Богу и ста­новящиеся при этом душами. Там души испытывают на себе последст­вия зла, но имеют возможность следовать путем добра, что и приводит павших к обращению и возвышает их до прежнего состояния. Таким образом, физический мир есть лишь средство для их исправления и восстановления. Нашему физическому миру предшествовало беско­нечное количество таких же миров, и души, которые не обратились к Богу в одном мире, сохраняют эту возможность в последующих.


Ориген утверждает неизбежность полного спасения, т.е. возвра­щения к Богу (апокатастасис) для всех духов, включая дьявола, и, соот­ветственно, временность адских мук.

Еретические идеи. Учение Оригена резко расходится по ряду воп­росов с позднее сформировавшейся ортодоксальной христианской теологией. Особое осуждение церкви вызвали идеи:

Неизбежное спасение всех душ;

Существование бесконечного количества физических миров, пред­шествовавших нашему;

Заимствованное у Платона учение о предсуществовании душ и о знании, как «воспоминании»;

Учение о душе Христа, как тварном (сотворенном) духе, ставшем носителем Божественного Логоса (в ортодоксальной традиции Хрис­тос понимается как «вторая ипостась», или Бог-Сын, а у Оригена Сын оказывается во всем ниже Отца).

Судьба учения. В 543 г. в эдикте императора Юстиниана Ориген был объявлен еретиком. Тем не менее его учение оказало большое влияние на многих отцов церкви (патристика) и на средневековую философию.

Апологетика (Apologetics)

Термин «апологетика» происходит от греческого слова «апология», что значит «заступничество, оправдание». Апологетикой называется течение в христианской теологии и философии, выступавшее в защиту христианского вероучения - в основном в период формирования хри­стианства и борьбы с язычеством (табл. 35).

Время наиболее интенсивного развития апологетики - II-V вв., особенно актуальна она была в период до 325 г., когда неоднократно имели место массовые гонения на христиан. В это время христианство выступает как «соблазн для иудеев, безумие для эллинов и недозволен­ная религия для правительства». Отсюда необходимость защиты хрис­тианства по трем направлениям.

смотрим таблицы

Таблица 33. Основные направления апологетики

Собственно философские идеи в первую очередь можно об­наружить в апологиях, направленных против язычников. Центральная проблема - отношение между разумом и верой, языческой фи­лософией и христианским вероучением. В решении этой проблемы сформировались две противоположные позиции (табл. 34).

Таблица 34. Отношение апологетов к языческой философии

Таблица 35. Философские идеи апологетов

1 Эта знаменитая формулировка «кредо христианства» традиционно приписывается Тертуллиану, хотя в его сохранившихся работах ее нет.

Биография

Родился в Александрии около 185 г. в греческой или эллинизованной египетской семье, принявшей христианство; получил хорошее образование от своего отца ритора Леонида, который во время гонения при Септимии Севере за доказательство христианства был казнен, а имущество его конфисковано.

17-летний Ориген, имея на своем попечении мать и 6 младших братьев, сделался учителем грамматики и риторики и был избран в наставники знаменитой катехетической школы в Александрии. Чтобы избежать соблазнов со стороны многочисленных слушательниц катехетической школы, Ориген будто бы подверг себя оскоплению. Сообщаемое в "Церковной истории" Евсевия Кесарийского, благоговейного почитателя Оригена, это известие вызывает, однако, сомнение, между прочим ввиду необычайной умственной плодовитости Оригена; достоверно только существование такой молвы еще при его жизни.

Обширная известность, доставленная Оригена преподаванием в катехетической школе и первыми его сочинениями, побуждала обращаться к нему за советом из отдаленных местностей и вызвала два его путешествия: в Рим (при папе Зефирине) и в Аравию.

Во время гонения на александрийскую церковь при имп. Каракалле 216 г. почитатели принудили Оригена удалиться в Палестину, где два преданные ему епископа, Александр Иерусалимский и Феоктист Кесарийский, дали ему почетное убежище; по их настоянию он, хотя и мирянин, изъяснял Священное Писание пред многолюдными собраниями верующих в храмах. За это он подвергся сильному порицанию александрийского епископа Димитрия, заставившего его вернуться в Александрию.

По приглашению Юлии Маммеи, матери императора Александра Севера, он посетил ее в Антиохии и дал ей начальное наставление в христианстве. В 228 г. он был вызван по церковным делам в Грецию и проездом через Палестину принял в Кесарии рукоположение в пресвитеры от епископов Александра и Феоктиста. Обиженный этим александрийский епископ на двух местных соборах осудил Оригена и объявил его недостойным звания учителя, исключенным из александрийской церкви и лишенным пресвитерского сана (231 г.).

Сообщив этот приговор через окружное послание прочим церквам, он получил согласие всех, кроме палестинских, финикийских, аравийских и ахайских. Акты египетских соборов, осудивших Оригена, не сохранились, по существующим же свидетельствам основаниями приговора, кроме прежней вины "проповедания мирянина в присутствии епископов" и сомнительного факта самоизувечения, служили принятие рукоположения от посторонних иерархов и некоторые неправославные мнения.

Ориген перенес свою ученую и преподавательскую деятельность в Кесарию Палестинскую, куда привлек множество учеников, ездил по церковным делам в Афины, затем в Бостру (в Аравии), где ему удалось обратить на истинный путь местного епископа Берилла, неверно учившего о лице Иисуса Христа. Дециево гонение застало Оригена в Тире, где, после тяжкого тюремного заключения, разрушившего его здоровье, он скончался в 254 г.

Жизнь Оригена была всецело поглощена религиозными и умственными интересами; за неутомимость в труде он был прозван адамантовым; материальная сторона жизни была им сведена к наименьшему: на свое личное содержание он употреблял 4 обола в день; мало спал и часто постился; с аскетизмом он соединял благотворительность, особенно заботясь о пострадавших во время гонений и об их семействах.

Сочинения Оригена

Сочинения Оригена, по свидетельству Епифания, состояли из 6 тыс. книг (в древнем значении этого слова); дошедшие до нас составляют 9 томов в издании Миня (Migne, PG, t. 9-17). Главная заслуга Оригена в истории христианского просвещения принадлежит, впрочем, его колоссальной подготовительной работе - т.н. гекзапле.

Это был сделанный им список всего Ветхого Завета, разделенный на шесть столбцов (откуда и название): в первом столбце помещался еврейский текст еврейскими буквами, во втором - тот же текст в греческой транскрипции, в третьем - перевод Акилы, в четвертом - Симмаха, в пятом - т.н. семидесяти толковников, в шестом - Феодотиона.

Для некоторых частей Библии Ориген собрал и другие переводы. Перевод 70 толковников был снабжен критическими заметками, обозначавшими различия еврейского текста. Полных копий с этого огромного труда не было сделано; собственноручный экземпляр Оригена хранился сначала в Тире, потом в Кесарии до 653 г., когда он был сожжен при взятии этого города арабами. Для грековосточных богословов гекзапла Оригена служила в течение четырех веков главным источником библейской эрудиции.

До нас дошла только ничтожная часть произведений Оригена. Травля Оригена после смерти, закончившаяся эдиктом Юстиниана и осуждением на 5-м, 6-м и 7-м Вселенских соборах, повела к тому, что сочинения его переписывались все менее и менее.

Почти половина того, что уцелело, сохранилась только в переводе на латинский язык. Оригенова критика текста Св. Писания, как и комментарии его почти на всю Библию - работа великого писателя. Он исходил с успехом и все другие стези богословия: апологетику и полемику, догматику и аскетику.

Экзегетические работы Оригена обнимают схолии - краткие пояснения к трудным местам или отдельным словам, гомилии - богослужебные беседы на отделы священные книг, и комментарии - систематические толкования целых книг Библии или их значительных частей, отличающиеся от гомилии также и большей глубиной содержания.

Замечательны комментарии Оригена на Пятикнижие, кн. Иисуса Навина (образцовые гомилии). Песнь Песней, книгу Иеремии (греч. 19 гомилии).

По словам Иеронима, Ориген, в других книгах всех победивший, в книге о Песни Песней превзошел самого себя. Из толкований на Новый Завет сохранились в подлиннике значительные части комментариев на Евангелия от Матфея и особенно Иоанна, в латинской обработке 39 гомилии на Евангелие от Луки, десять книг комментария на послание к Римлянам и др.

Из апологетических сочинений до нас дошло в полном виде "Против Цельса" в 8 кн. Систематическое богословие представлено трактатом "О началах". Трактат сохранился в латинском переводе Руфина, который, желая представить Оригена более ортодоксальным, чем он был, многое переиначивал. К числу назидательных сочинений относятся "О молитве" и "Увещание к мученичеству".

Учение Оригена

Источник истинного познания есть откровение Иисуса Христа, который как Слово Божие говорил и до своего личного явления - через Моисея и пророков, и после - через апостолов. Данное откровение содержится в Священном Писании и в предании церквей, получивших его преемственно от апостолов.

В апостольском и церковном вероучении некоторые пункты выражены с полнотой и ясностью, не допускающими никаких пререканий, а в других только утверждается, что нечто существует, без всякого объяснения, как и откуда; такие объяснения Слово Божие предоставляет умам способным и подготовленным к исследованию истинной мудрости.

Ориген отмечает 9 непререкаемых пунктов вероучения:

  • Единый Бог, творец и устроитель всего существующего, Отец Иисуса Христа, один и тот же в добре и в правосудии, в Новом и в Ветхом Завете;
  • Иисус Христос, единородный от Отца, рожденный прежде всякого творения, служивший Отцу при создании мира и в последние дни ставший человеком, не переставая быть Богом, воспринявший настоящее вещественное тело, а не призрачное, действительно родившийся от Девы и Духа Святого, действительно страдавший, умерший и воскресший, обращавшийся с учениками своими и вознесшийся перед ними от земли;
  • Дух Святой, по чести и достоинству приобщаемый к Отцу и Сыну, один и тот же во всех святых как Нового, так и Ветхого Завета; прочее же о Духе Святом апостолы предоставили тщательному исследованию мудрых;
  • душа человеческая как обладающая собственной ипостасью и жизнью и в день воскресения имеющая получить нетленное тело - но о происхождении души или способе размножения человеческих душ нет ничего определительного в церковном учении;
  • свободная воля, принадлежащая всякой разумной душе в борьбе ее со злыми силами и делающая ее ответственной" как в здешней жизни, так и после смерти за все ею содеянное;
  • существование диавола и служителей его - но о природе и способе действия их умолчали апостолы;
  • ограниченность настоящего видимого мира как имеющего свое начало и свой конец во времени - но о том, что было до этого мира и что будет после него, а также и об иных мирах нет ясного определения в церковном учении;
  • Священное Писание как внушенное Духом Божиим и имеющее, кроме видимого и буквального смысла, еще другой, сокровенный и духовный;
  • существование и влияние добрых ангелов, служащих Богу в совершении Им нашего спасения - но об их природе, происхождении и способе бытия нет в церковном учении ясных постановлений, равно как и о всем, касающемся солнца, луны и звезд.

В учении о Боге Ориген настаивает особенно на бестелесности Божества, доказывая (против антропоморфитов), что Бог есть "свет" не для глаз, а только для ума Им просвещаемого.

В учении о Троице Ориген решительнее всех предшествовавших христианских писателей утверждает безвременное рождение Сына Божия как ипостасного Разума, без которого немыслимо абсолютное существо; с другой стороны он является таким же субординационистом, как и большинство его предшественников, признавая между лицами Св. Троицы неравенство не только отвлеченно-логическое, но также и реальное.

Признание такого неравенства сказывается и во взгляде Оригена на отношения Бога к творению: кроме общего участия трех Лиц Божества, Он признает особое действие Бога-Отца, определяющего существование как таковое, Логоса, определяющего существование разумное, и Духа Святого, определяющего существование нравственно совершенствуемое, так что собственная область Сына ограничивается душами разумными, а Духа - святыми.

Христология Оригена в существе совпадает с общеправославной, поскольку он признает во Христе реальное соединение Божеского Лица с совершенным человеком, без упразднения отличительных свойств той и другой природы.

Несогласным с церковной догматикой представляется лишь особое учение Оригена о "душе Христа". Наш видимый мир, по Оригену, есть лишь один из миров или, точнее - из мировых периодов. До него единым творческим актом (который сам по себе - вне времени, хотя мы принуждены мыслить его как временный) Бог создал определенное число духовных существ равного достоинства, способных уразумевать Божество и уподобляться ему.

Один из этих духов или умов, обладающих нравственной свободой, так всецело отдался этому высшему призванию и с такой пламенной любовью устремился к Божеству, что неразрывно соединился с божественным Логосом или стал его тварным носителем по преимуществу. Это и есть та человеческая душа, посредством которой Сын Божий в назначенное время мог воплотиться на земле, так как непосредственное воплощение Божества немыслимо.

Судьба прочих умов была другая. Пользуясь присущей им свободой, они в неравной степени отдавались Божеству или отвращались от Него, откуда и возникло все существующее неравенство и разнообразие духовного мира в трех главных разрядах существ.

Те умы, у которых доброе стремление к божеству в той или другой степени возобладало над противоположным, образовали мир добрых ангелов различного чина, сообразно степени преобладания лучшего стремления; умы решительно отвратившиеся от Бога стали злыми демонами; наконец, умы, в которых два противоположных стремления остались в некотором равновесии или колебании, стали человеческими душами.

Так как цель всего творения есть его причастие полноте Божества, то падение духовных существ должно было вызвать со стороны Божией ряд действий, постепенно приводящих к восстановлению всех в совершенном единении с абсолютным Добром.

Так как природе Божества несвойственно действовать тиранически, через насилие и произвол, а природе свободно-разумных созданий несвойственно подчиняться такому действию, то домостроительство нашего спасения допускает со стороны Божией только такие средства, которые, естественным путем испытания необходимых последствий зла и постоянными внушениями лучшего, приводят падших к обращению и возвышают их до прежнего достоинства.

Физический мир, по Оригену, есть лишь последствие падения духовных существ, совокупность необходимых средств для их исправления и восстановления. Пользуясь евангельским выражением, обозначающим начало буквально означающим "низвержение мира", Ориген настаивает на том, что наш физический мир есть только результат, частью прямой, частью косвенный, нравственного падения духовных существ.

Ориген утверждает, что первозданные духовные существа, охладевая в своей пламенной любви к Богу, становятся душами и ниспадают в область чувственного бытия.

Впрочем, Ориген забывает об этом, когда говорит о "душе Христа", особенность которой, по его представлению, состояла именно в том, что она никогда не охладевала в своей пламенной любви к Божеству.

Ориген был склонен отрицать самостоятельную реальность материи и признавать в ней лишь понятие ума, отвлеченное от многообразия чувственных качеств и определений, явившихся у духовных существ вследствие их падения; впрочем, такой взгляд высказывается им лишь как предположение и не проводится последовательно.

Ориген различает в мире то, что имеет принципиальное или "предустановленное" значение, т.е. существует как цель, и то, что существует лишь как необходимое последствие принципиального бытия или средство для цели; первое значение принадлежит только разумным существам, а второе - животным и земным произрастениям, существующим только "для потребы" разумных творений. Это не мешает ему признавать у животных душу как способность представления и стремления.

Кроме человека, в этом мире есть и другие разумные существа: в солнце, луне и звездах Ориген видит тела ангелов, по особому поручению Божию разделяющих судьбу человека в период его испытаний.

То, что движется само собой, т.е. без внешнего толчка, необходимо имеет в себе душу; если же оно при этом движется правильно и целесообразно, то ясно, что оно имеет душу разумную; поэтому небесные светила, являющие самостоятельное и правильное движение, необходимо суть разумные духовные существа; не признавать этого Ориген считает "верхом безумия".

В области психологии и этики взгляды Оригена, насколько он в них последователен, ведут к чистому индивидуализму. Самостоятельно существуют, кроме Св. Троицы, только единичные умы или духи, созданные от века и первоначально равные; те из них, которые ниспали на степень человеческих душ, рождаются в таком теле и в такой внешней среде, которые, с одной стороны, соответствуют данному внутреннему состоянию или степени любви каждого, а с другой стороны, наиболее пригодны для его дальнейшего совершенствования.

Свобода воли, на которой особенно настаивает Ориген никогда не утрачивается разумным существом, вследствие чего оно всегда может подняться из самого глубокого падения. Свобода выбора между добром и злом, при разумном сознании того и другого, есть формальное условие добродетели и нравственного совершенствования; с этой стороны Ориген полагал непереходимую границу между существами разумно-свободными и бессловесными тварями.

Утверждая предсуществование единичных душ, Ориген решительно отвергал учение о переселении душ (метемпсихоз) и особенно о переходе разумных душ в тела животных.

Учение о единовременном всеобщем воскресении умерших в их собственных телах не вязалось с общим воззрением Оригена и отчасти прямо ему противоречило. Принимая это учение как положительный догмат, переданный церкви от апостолов, 0риген старался по возможности согласовать его с требованиями разума.

Так как в человеческом теле происходит непрерывный обмен веществ, в материальный состав этого тела не остается себе равным и в течение двух дней, то индивидуальное тождество тела, подлежащего воскресению, не может заключаться в совокупности его материальных элементов как в величине безмерной в неуловимой, а лишь в его отличительном образе или виде, сохраняющем неизменно свои существенные черты в потоке вещественного обмена.

Этот характеристичный образ не уничтожается смертью и разложением материального тела, ибо как он не создается материальным процессом, так и не может быть им разрушен; он есть произведение живой образовательной силы, невидимо заложенной в зародыше или семени данного существа и потому называемой "семенным началом" стоиков.

Это невидимое пластическое начало, подчиняющее себе материю при жизни тела и налагающее на нее характерный образ именно этого, а не иного тела, пребывает в потенциальном состоянии после смерти, чтобы снова обнаружить свое зиждительное действие в день воскресения, но уже не на прежнем грубом веществе, давно истлевшем и рассеянном, а на чистом и светоносном эфире, из которого создается новое духовное и нетленное тело в прежнем образе.

Собственная центральная мысль Оригена в его эсхатологии есть окончательное воссоединение с Богом всех свободно-разумных существ, не исключая и диавола.

При изложении своих мыслей Ориген опирается главным образом на свидетельства Священного Писания (в наиболее свободном философском его сочинении имеется 517 цитат из различных книг Ветхого и Нового Завета, а в сочинении "Против Цельса" - 1531 цитата).

Признавая все Священное Писание боговдохновенным, Ориген находит возможным понимать его лишь в том смысле, который не противоречил бы божественному достоинству. Большая часть Библии, по его мнению, допускает совместно и буквальный, или исторический смысл, и иносказательный, духовный, относящийся к Божеству и к будущим судьбам человечества; но некоторые места свящ. книг имеют только духовный смысл, так как в буквальном понимании они представляют нечто или неподобающее высшему вдохновению, или даже вовсе немыслимое.

Кроме буквы и духа Ориген признает еще "душу" Писания, т.е. нравственный или назидательный его смысл. Во всем этом Ориген разделяет взгляд господствовавший и до него, и сохранившийся доныне в христианстве, куда он перешел от еврейских учителей, различавших даже четыре смысла в Писании. Собственно для Ориген характерна лишь крайняя резкость, с которой он нападает на буквальное понимание некоторых мест как Ветхого, так и Нового Завета.

Для общей оценки учения Оригена следует заметить, что при действительном совпадении в известных пунктах между его идеями и положительными догматами христианства и при его искренней уверенности в их полном согласии, это согласие и взаимное проникновение религиозной веры и философского мышления существует у Оригена лишь отчасти: положительная истина христианства в ее целости не покрывается философскими убеждениями Оригена, который наполовину, по крайней мере, остается эллином, нашедшим в эллинизованной религии евреев (сильнейшее влияние Филона Александрийского) некоторую твердую опору для своих воззрений, но внутренне неспособным понять особую, специфическую сущность нового откровения при самом решительном желании ее принять.

Для мыслящего эллина противоположность бытия материального и духовного, чувственного и умопостигаемого оставалась без настоящего примирения как теоретического, так и практического. В цветущую эпоху эллинизма было некоторое примирение эстетическое, в форме красоты, но чувство прекрасного значительно ослабело в александрийскую эпоху, и дуализм духа и материи получил полную силу, еще обостренный влияниями со стороны языческого Востока.

Христианство по существу своему есть принципиальное и безусловное упразднение этого дуализма, так как принесенная им "добрая весть" относится к спасению целого человека, со включением его телесного или чувственного бытия, а через него и всего мира, т.е. со включением материальной природы: "Мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда" (2 Пет. 3:13).

Эта идея духовной чувственности, обожествляемой телесности или богоматерии, определяющая собой собственно христианскую мудрость, была "безумием для эллинов", как видно и на Оригена. По его мысли, воплощение и воскресение Христа было только одной из воспитательных мер, принимаемых "божественным педагогом" - Логосом.

Цель дела Божия на земле есть, с точки зрения Оригена, воссоединение всех умов с Логосом, а через него и с Богом-Отцом или Самобогом.

Но умы плотские и загрубевшие в чувственности неспособны придти к этому воссоединению путем мышления и умственного озарения и нуждаются в чувственных впечатлениях и наглядных наставлениях, которые они и получили благодаря земной жизни Христа.

Так как всегда были люди способные к чисто умственному общению с Логосом, то, значит, воплощение Христа было нужно только для людей, стоящих на низкой ступени духовного развития. С этим непониманием христианства в его основном пункте связана у Оригена и другая особенность: превознесение отвлеченно-духовного смысла Библии и пренебрежение к ее историческому смыслу.

Точно так же во взгляде на значение смерти Ориген радикально расходится с христианством; для идеалиста платоника смерть есть вполне нормальный конец телесного существования как недолжного и бессмысленного. Несовместимое с таким взглядом утверждение апостола: "последний враг истребится - смерть" Ориген обходит слишком легко, через произвольное отождествление смерти с диаволом.

Учение Оригена о непременном фатальном воссоединении всех духовных существ с Богом, трудно согласуемое со Св. Писанием и церковным преданием и не имеющее твердых разумных оснований, находится в логическом противоречии и с дорогим для Оригена принципом свободной воли, ибо эта свобода предполагает: 1) возможность постоянного и окончательного решения противиться Богу и 2) возможность новых падений для существ уже спасенных.

Хотя Ориген был и верующим христианином, и философски образованным мыслителем, но он не был христианским мыслителем или философом христианства; вера и мышление были у него связаны в значительной степени лишь внешним образом, не проникая друг друга. Это раздвоение необходимо отразилось и на отношении христианского мира к Оригену.

Его важные заслуги в изучении Библии и в защите христианства против языческих писателей, его искренняя вера и преданность религиозным интересам привлекали к нему даже самых усердных ревнителей новой веры, тогда как несознаваемый им самим антагонизм между его эллинскими идеями и глубочайшей сущностью христианства вызывал в других представителях этой веры инстинктивные опасения и антипатии, доходившие иногда до ожесточенной вражды.

Вскоре после его смерти два его ученика, ставшие столпами церкви, - св. мученик Памфил и св. Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский - горячо защищали своего учителя в особых сочинениях против нападения на его идеи со стороны св. Мефодия Патарского.

Так как в своем учении о вечном или сверхвременном рождении божественного Логоса Ориген действительно подходил к православному догмату ближе, чем большинство других доникейских учителей, то на его авторитет с большим уважением ссылался св. Афанасий Великий в своих спорах против ариан. Во второй половине IV в. некоторые идеи Ориген оказали влияние на двух знаменитых Григориев - Нисского и (Назианзина Богослова), из которых первый в сочинении "О воскресении" доказывал, что все будут спасены, а второй мимоходом и с большой осмотрительностью высказывал как этот взгляд, так и другую мысль Ориген, что под кожаными одеяниями Адама и Евы следует разуметь материальное тело, в которое человеческий дух облекается вследствие своего падения.

Св. Василий Великий, менее доверчиво относившийся к Ориген, отдавал, однако, должное достоинствам его творений и вместе с Григорием Назианзином участвовал в составлении хрестоматии из них под названием "Добротолюбие". Подобным же образом относился к Оригену св. Иоанн Златоуст, которого неразборчивые противники обвиняли, однако, в оригенизме.

Ожесточенными обвинителями Ориген и его писаний выступили в начале V в. враг Златоуста Феофил Александрийский и св. Епифаний Кипрский на Востоке, а на Западе - блаж. Иероним, который, трудясь над латинской Библией, как Ориген над греческой, сначала с таким восторгом относился к своему восточному предшественнику, что называл его первым после апостолов светильником церкви, но, познакомившись с главным догматическим сочинением Оригена, объявил его злейшим еретиком и неутомимо преследовал своей враждой его приверженцев.

В VI в. император Юстиниан, не без основания подозреваемый в монофизитской ереси, нашел удобным выставить напоказ свое православие, возбудив формальный процесс против Оригена по обвинению его в 10 ересях (в послании к патриарху Мине); вследствие этого обвинения на местном Константинопольском соборе в 543 г. состоялось осуждение Оригена как еретика, память его была предана анафеме и сочинения объявлены подлежащими истреблению.

Был ли в каноническом порядке подтвержден этот приговор на последовавшем через 10 лет константинопольском Пятом Вселенском соборе (который нередко смешивали с упомянутым поместным) - остается спорным вопросом, так как подлинные акты этого вселенского собора до нас не дошли; с точки зрения церковно-юридической остается, следовательно, некоторая возможность защищать Оригена.

Такая защита относительно самого лица Оригена облегчается тем несомненным обстоятельством, что он никогда не высказывал свои неправославные мнения как непреложные и обязательные истины, следовательно, не мог быть формальным еретиком, - а слишком эллинский склад ума разделяли с Оригеном многие святые отцы.

Несмотря на старания Юстиниана, авторитет Оригена в церкви не был уничтожен, и в следующем веке можно заметить следы оригенизма, хотя значительно смягченного истинно христианским сознанием, у великого борца за православие против монофелитства - св. Максима Исповедника.

Через его сочинения некоторые идеи Оригена" соединенные с идеями т.н. Дионисия Ареопагита, были перенесены на западную почву читавшим по-гречески Иоанном Скотом Эриугеной и вошли как элемент в его своеобразную и грандиозную систему.

В новое время теория о "душе Христа", вероятно заимствованная Ориген. у его "еврейского учителя", была возобновлена французским каббалистом Гильомом Постелем (XVI в.). Влияние Оhbutyf замечается у теософов XVIII в. - Пуаре, Мартинеса Паскалиса и Сен-Мартена, а в XIX в. - у Франца Баадера и Юлиуса Гамбергера, ошибочно принимавших мысль Оригена об окончательном спасении всех за общий догмат Греко-восточной церкви.

Ориген - самый крупный богослов-мыслитель Восточной церкви, наложивший неизгладимую печать на все последующее догматическое развитие. Он первый создал систему христианского вероучения. От него исходят все крупные церковные мыслители Востока в течение всего раннего средневековья.

При оценке Оригена многие исследователи выбирают не совсем подходящую точку зрения. Его провозглашают философом и обвиняют в нагромождении не поддающихся согласованию допущений. Между тем Ориген - только религиозный мыслитель.

Он хорошо знал греческую философию, многое из нее заимствовал; но в его системе она играет декоративную роль и обслуживает первостепенные интересы сотериологии. Она дает ему не принципы и даже не метод, а настроение, благородное дерзновение, святую свободу, которая позволяла ему не быть слугой упрощенного понимания христианства, выраставшего на почве некультурности главной массы верующих. Его построения иногда обнаруживают следы разительного совпадения с отделами "Эннеад"; но, взятые из общей сокровищницы эпохи, они несут у Оригена иную службу, чем у Плотина.

Несмотря, однако, на то, что распорядителем мыслей Оригена является религия, его систему столь же мало можно назвать схоластикой, как и философемы Филона и Плотина.

Внутренняя свобода спасает ее от положения рабски рассуждающей рабыни богословия. Точнее систему Оригена можно определить как исправленный, почти окафоличенный гносис.

Ориген идет по тому же пути, по какому шли гностики, - в этом главный ключ к пониманию его доктрины. При чтении трактата "О началах" бросается в глаза, что Маркион, Валентин, Василид и др. - главные противники, с которыми считается Ориген, и что все частные темы его рассуждений продиктованы ему гностицизмом.

В отличие от Иринея и Тертуллиана, Ориген в критике гностических построений не всегца становится на позицию прямо противоположную; отклоняя пункты, абсолютно не согласуемые с христианством, он пытается найти средний путь, делает уступки, удерживает иногда общий с гностиками язык.

Окафоличивая гносис, Ориген неизбежно должен был призывать к порядку и неумеренных сторонников кафолической церкви. Его недруги поэтому не только еретики весьма сведующие в образованные, но и свои - по недостатку ума, выступающие с неумеренными претензиями.

Исходным пунктом рассуждений Оригена, как и у гностиков, является вопрос: откуда зло? Именно этим страшным орудием гностики опустошали души. При строгом монотеизме эта проблема поддается решению с величайшим трудом, и для масс такие сложные решения во всяком случае непосильны.

Ориген как и гностики, усиливается "снять с божественного промышления все обвинения в несправедливости". Но в то время как гностики для достижения этого результата допускали второе начало мира - Демиурга-Зиждителя - и перелагали вину на него или на материю, Ориген энергично отстаивает догмат единого Бога Ветхого и Нового Заветов, Творца мира, и горячо полемизирует с дуализмом. Решение проблемы о зле он находит в теории многих преемственных миров.

В начале Бог создал известное определенное число разумных или духовных тварей. Все эти существа были равными и подобными. Но так как твари обладали свободой, то леность и нерасположение к труду в деле сохранения добра некоторых из них привели к отступлению от него. Отступить же от добра - значит сделать зло.

Так разрешается возражение Маркиона, Валентина и Василида: "Если Бог-Творец не лишен ни желания блага, ни сил к его совершению, то почему Он, творя разумные существа, одни создал высшими, а иные низшими и худшими во много раз?" Св. Писание называет Бога огнем (Втор. 4:24), поэтому отпадпше от любви Божией сделались холодными.

Однако душа не утеряла способности вернуться в первоначальное состояние. Ориген признает, что разумные существа никогда не жили и не живут без телесной природы, ибо жить бестелесно свойственно только Троице.

Но есть большая разница между телами. Когда материальная субстанция мира служит существам более совершенным и блаженным, то блистает сиянием небесных тел и украшает одеждами духовного тела ангелов или сынов воскресения; когда же она привлекается к низшим существам, то образует более или менее грубые и плотяные тела.

Такое сопряжение материи с опустившимися духами наблюдается в этом мире. Недаром творение мира называется сложением его, низведением. Вместе с падшими духами в материю облеклись и существа неповинные, предназначенные служить этому миру: солнце, луна, звезды, ангелы. Итак, все духовные твари от природы одинаковы: только такое допущение может спасти представление о правде Божией.

Все дурные предрасположения души приносят с собой из другого мира, где наживают их действием своей свободной воли. Ориген утверждает, что "в этом случае он говорит, следуя Пифагору, Платону и Эмпедоклу". Так как разумные твари способны как к добру, так и ко злу, то и диавол не лишен возможности исправления.

Итак, мир не есть зло и творение его не недостойно Бога. Зло есть дело свободы, которая сама по себе есть высшее благо. Здесь Ориген идет в ногу с антигносгаческими писателями, такими как Иринеи, Тертуллиан, Мефодий - и, однако, даже здесь гностицизм неумолимо давит на него.

Оценка мира у Оригена оказывается глубоко пессимистической. Мир - это художественно устроенная тюрьма, род исправительного заведения, куда заключены разумные твари. Архитектор может построить дивные чертога и здание для душевнобольных. Его нельзя упрекнуть за это, но, тем не менее, вид дома умалишенных - потрясающее зрелище. И Писание беспощадно к этому земному приюту человека (Ориген цитирует, напр., Пс. 38:6; Пс. 43:26; Рим. 7:24; 2 Кор. 5:8; Рим. 8:19).

Главной опорой теории Оригена о падении духов в другом мире служит предположение, что все действия разумных тварей свободны. Здесь очень важный пункт расхождения с гносисом, который ответственность за зло перелагает на материю и ее творцов и управителей. Ориген понимает всю серьезность этой проблемы.

В сущности здесь корень всей религиозной жизни: "если в нас нет способности выполнять заповеди, было бы нелепо и давать их". Но, не делая уступок гностицизму в вопросе о свободе воли, Ориген воздвигал для себя непреодолимые трудности при решении проблемы, зачем приходил Христос.

Здесь Ориген постоянно колеблется. Положение перед пришествием Христа стало критическим; мир требовал уже помощи самого Творца. С Христа началось "общение с Богом всех, кто живет по заповедям Иисуса". В сущности спасение, однако, заключалось только в том, что христиане "получили новые законы".

А Христос ставится рядом с пророками и Моисеем, хотя и выше их. Смерть Христа есть скорее образец уменья умирать за веру. Если можно говорить об искуплении, то "в качестве выкупа за всех душа Христа была отдана не Богу, а диаволу" (In. Math. 19, 8).

В связи с этим учением об искуплении стоит взгляд Оригена на тело и кровь Христа в Евхаристии: "тело Бога-Слова или кровь Его не может быть ничем, как только словом, которое питает, и словом, которое веселит сердце" (In. Math. 85).

Гностицизм со своим презрением к материи неизбежно вел к докетизму: посланник небес не мог облечься в грязную одежду плоти. Ориген побеждает это нерасположение к материи, допускает реальную обстановку явления Христа, отходит от докетизма дальше, чем его учитель Климент, но не приближается вполне к господствующим взглядам церкви.

Тело Христа было человеческое, однако "тело необычайное". Свойства смертного тела в Иисусе преложились в свойства тела эфирного и божественного. Самый способ соединения божества и человечества во Христе мыслится Оригену недостаточно отчетливо.

Так как божеская природа не могла соединиться с телом без посредника, то Ориген разрабатывает концепцию души Христа. Между душами неизбежно намечалась разница. И вот одна из них с самого момента творения неотделимо и неразлучно пребывала в Премудрости и Слове Божием.

Эта душа, восприняв в себя Сына Божия, с принятой ею плотью по справедливости называется Сыном Божиим, Христом и Божественной Премудростию, как железо, раскаленное в огне, уже не отлично от огня, есть огонь.

Ориген не хочет допустить, чтобы "все величие божества было заключено в ограниченном теле, чтобы все Слово Божие отделилось от Отца и, плененное и ограниченное телом, не действовало уже вне его". Возникающее недоумение Ориген старается погасить негативными формулами, но безуспешно. Во Христе получается род существа одухотворенного, обожествленного, но не божеского.

Отвергая гностическую мысль, что материя есть зло само по себе и, однако, допуская, что Бог дал материю за грехи тем, кто подлежит наказанию, Ориген естественно занимает колеблющуюся позицию в вопросе о воскресении мертвых.

Он признает, что наши тела воскреснут, но это совсем не те тела, о которых мечтают "верующие в воскресение глупо и совершенно неразумно". Если бы воскресали настоящие дебелые тела, то только затем, чтобы снова умереть.

Ориген беспощадно высмеивает хилиастов: они желают, чтобы и потом было то, что есть. Эти люди не верят Павлу, что плоть и кровь царствия Божия не наследуют, что все мы изменимся (1 Кор. 15).

Ориген представляет дело так. В наши тела вложена сила, похожая на ту, которая присутствует в зерне пшеницы: после разложения и смерти зерна она обновляет и восстановляет зерно в теле стебля и колоса. И вот эта сила из тела земного и душевного восстановляет тело духовное, способное обитать на небесах.

Тела грешников будут добычей огня, но, разумеется, огня внутреннего, сжигающего наши грехи. Но огонь мучений есть в то же время и огонь очищения. Всем падшим разумным существам, в том числе и духам злобы, в будущем открыт путь возврата к безгрешному состоянию.

Душам праведников предстоит бесконечное усовершение, прежде всего со стороны познания. По разлучении с телами они проходят на земле школу душ, в которой изучают все, что видели на земле, а по окончании этой школы переходят в небесные царства, проникая туда через ряд сфер или небес (как у гностиков), под водительством "того, кто прошел небеса, - Иисуса Сына Божия".

Достигнув небес, святые уразумеют жизнь светил, этих разумных созданий, поймут их обращение, а потом перейдут к изучению того, что невидимо.

Почти все без исключения гностические системы выражают в резких формах неприязнь к Ветхому Завету, Это было неизбежно: еврейской монотеизм не делал никаких уступок гностическому дуализму; с другой стороны, оптимизм ветхозаветной религии был смертельным врагом гностического пессимизма и аскетизма. Ориген посвящает разбору притязаний гностицизма в этом пункте 4-ю я 5-ю главы второй книга "О началах".

Но теоретические доказательства, как бы они ни были искусны, ве могли быть решающим моментом ж чисто религиозном споре. Гностика, особенно Маркион, опирались на тексты. Многие цитаты из Ветхого Завета беспощадны; Ориген полагает, что именно они бросили многих в объятия гностицизма. "Причиной ложных, нечестивых и неразумных (гностических) мнений о Боге служит не что иное, как понимание Писания не по духу, а по букве".

Чтобы выйти из затруднений, в Св. Писании необходимо различать троякий смысл сообразно тому, что и человек состоит из тела, души и духа. Аллегорический метод толкования дает Оригену, как раньше Филону, возможность вычитывать в Библии такие вещи, которым подивились бы авторы свящ. книг. Но только с этим методом можно было укрыться от нападок гностицизма.

Наконец, и этика Оригена отражает на себе следы усилий обезвредить гностицизм. В гностицизме она неизбежно пессимистична: человек - банкрот; материя есть зло; своими силами победить ее человек не может.

Ориген и здесь идет посредине. Он отстаивает свободу воли, но телесная жизнь через это не перестает быть тюрьмой, из которой чем скорее уйти, тем лучше. Освободиться от волнений плоти и крови всегда желательно. Самооскопление Оригена могло стоять в органической связи с этими взглядами. Ориген вообще подводит фундамент под расцветавший в церкви аскетизм и является одним из творцов христианской мистики.

Отстаивая положение о едином Боге, Творце мира, Ориген должен был, по требованию церкви, развить его в учение о трех ипостасях. Воззрение на Духа Святого у Оригена остается неразработанным. Гораздо внимательнее он к вопросу о втором лице и об отношении его к первому. В Отце пребывает и от Отца происходит его Слово. Это рождение вечно и постоянно, как свет никогда не бывает без блеска. Нельзя поэтому сказать, что "было время, когда Слова не было".

Способ рождения Ориген представляет следующим образом: Логос есть (применительно к Прем. 7:25) дыхание силы Божией и происходит от этой силы как воля из мысли, и сама эта воля Божия становится силой Божией. Премудрость именуется также в Писании излиянием славы Божией. Но она единосущна тому, излиянием чего оно является. В этом порядке мыслей Сын равен Отцу.

Но на Оригена давила традиция. Ориген суммирует все влияния, сказавшиеся на его взгляде по данному вопросу, в положении, что рождаемое ниже рождающего. Характерным показателем различия Отца и Сына является различное отношение к ним со стороны человека в молитве. Ориген различает четыре рода молитвы; из них высший может быть обращен только к Отцу.

В одном месте Ориген заявляет, однако, что молиться надо и единородному Слову Божию. Выход из этого противоречия может быть только один: название "Сын" Ориген прилагает и к Слову, и ко Христу. Молитва может направляться к первому, но не ко второму. Если припомнить колебания О. по вопросу о способе воплощения Слова, то видимая несогласованность его взглядов на молитву находит достаточное объяснение.

Система Оригена имела длительную печальную историю. Люди церкви, которой Ориген отдал свою жизнь и свою душу, увидели в ней поругание христианства. Прежде всего возбудили противодействие взгляды Оригена на воскресение мертвых. Мефодий Олимпийский посвятил полемике с Оригеном по этому вопросу особый трактат. Памфил Кесарийский, горячий почитатель Оригена, пишет в защиту его большую апологию.

Обвинения сыпались со всех сторон. Они разделились на три группы: Ориген говорил, что Сын не рожден, что Сын Божий принял бытие per prolationem (опорною ["истечение"] - гностическое); Ориген вместе с Павлом Самосатским признавал Христа простым человеком. При желании основания для всех этих обвинений в системе Оригена найти было возможно.

Выступление на сцену арианства еще более обострило положение. Ариане в борьбе с никейцами часто "призывали во свидетельство своего учения Оригеновы книги". Такие почитатели Оригена, как Василий Великий, Григорий Богослов, не смущались нападками и доказывали арианам, что они "не поняли мыслей Оригена".

Это было верно только отчасти: ариане не были такими простецами, чтобы брать себе союзников из числа своих врагов. Все ожесточение, которое накопилось во время борьбы с арианством, обрушивалось на систему Оригена. Оно приняло форму открытой борьбы в самом конце IV в. Главными действующими лицами этой драмы являются сторонники Оригена - епископ Иерусалимский Иоанн, пресвитер Аквилейский Руфин, Иоанн Златоуст и некоторые ученые нитрийские монахи.

Противники Оригена - блаженный Иероним, Епифаний Кипрский, Феофил Александрийский. Оригенисты были смяты; Руфина затравили, а Златоуста сослали. Во всех этих спорах редко доходили до богословия.

Против осуждения Оригена высказывался святитель Феотим I Томийский, в 402 году он писал: "Неблагочестиво оскорблять давно скончавшегося, восставать против суда древних и отвергнуть одобрение ими". Он принес одно из сочинений Оригена, прочитал его и, показав, что прочитанное полезно Церквам, прибавил: "Те, которые осуждают эти книги, поносят и то, о чем здесь говорится".

Окончательно Ориген был осуждён в VI веке в правление Юстиниана при горячем личном участии императора, написавшего целый трактат, где доказывалось, что Ориген почти всем еретикам проложил дорогу и что даже его православные воззрения злокозненно предназначались для обмана простецов. 2-й анафематизм V Вселенского Собора 553 года поразил память Оригена; VI и VII Вселенские Соборы повторили это осуждение.